Глава десятая
– Взявши я паспорт, пошёл без всякого о себе намерения, и пришёл на ярмарку, и вижу, там цыган мужику лошадь меняет и безбожно его обманывает; стал её силу пробовать, и своего конишку в просяной воз заложил, а мужикову лошадь в яблочный. Тяга в них, разумеется, хоть и равная, а мужикова лошадь преет, потому что её яблочный дух обморачивает, так как коню этот дух страшно неприятен, а у цыгановой лошади, кроме того, я вижу, ещё и обморок бывает, и это сейчас понять можно, потому что у неё на лбу есть знак, как был огонь ставлен, а цыган говорит: «Это бородавка». А мне мужика, разумеется, жаль, потому ему на оморочной лошади нельзя будет работать, так как она кувырнет, да и все тут, а к тому же я цыганов тогда смерть ненавидел через то, что от первых от них имел соблазн бродить, и впереди, вероятно, ещё иное предчувствовал, как и оправдалось. Я эту фальшь в лошади мужичку и открыл, а как цыган стал со мною спорить, что не огонь жжен на лбу, а бородавка, я в доказательство моей справедливости ткнул коня шильцем в почку, он сейчас и шлёп на землю и закрутился. Взял я и мужикам хорошую лошадь по своим познаниям выбрал, а они мне за это вина и угощенья и две гривны денег, и очень мы тут погуляли. С того и пошло: и капитал расти и усердное пьянство, и месяца не прошло, как я вижу, что это хорошо: обвешался весь бляхами и коновальскою сбруею и начал ходить с ярмарки на ярмарку и везде бедных людей руководствую и собираю себе достаток и все магарычи пью; а между тем стал я для всех барышников-цыганов все равно что божия гроза, и узнал стороною, что они собираются меня бить. Я от этого стал уклоняться, потому что их много, а я один, и они меня ни разу не могли попасть одного и вдоволь отколотить, а при мужиках не смели, потому что те за мою добродетель всегда стояли за меня. Тут они и пустили про меня дурную славу, что будто я чародей и не своею силою в твари толк знаю, но, разумеется, все это было пустяки: к коню я, как вам докладывал, имею дарование и готов бы его всякому, кому угодно, преподать, но только что, главное дело, это никому в пользу не послужит.
– Отчего же это не послужит в пользу?
– Не поймёт-с никто, потому что на это надо не иначе как иметь дар природный, и у меня уже не раз такой опыт был, что я преподавал, но все втуне осталось; но позвольте, об этом после.
Когда моя слава по ярмаркам прогремела, что я насквозь коня вижу, то один ремонтёр, князь, мне ста рублей давал:
«Открой, – говорит, – братец, твой секрет насчёт понимания. Мне это дорого стоит».
«Никакого у меня секрета нет, а у меня на это природное дарование».
Ну, а он пристаёт:
«Открой же мне, однако, как ты об этом понимаешь? А чтобы ты не думал, что я хочу как-нибудь, – вот тебе сто рублей».
Что тут делать? Я пожал плечами, завязал деньги в тряпицу и говорю: извольте, мол, я, что знаю, стану сказывать, а вы извольте тому учиться и слушать; а если не выучитесь и нисколько вам от того пользы не будет, за это я не отвечаю.
Он, однако, был и этим доволен, и говорит: «Ну уж это не твоя беда, сколько я научусь, а ты только сказывай».
«Первое самое дело, – говорю, – если кто насчёт лошади хочет знать, что она в себе заключает, тот должен иметь хорошее расположение в осмотре и от того никогда не отдаляться. С первого взгляда надо глядеть умно на голову и потом всю лошадь окидывать до хвоста, а не латошить, как офицеры делают. Тронет за зашеину, за чёлку, за храпок [40] , за обрез и за грудной соколок [41] или ещё за что попало, а все без толку. От этого барышники кавалерийских офицеров за эту латошливость страсть любят. Барышник как этакую военную латоху увидал, сейчас начнёт перед ним конём крутить, вертеть, во все стороны поворачивать, а которую часть не хочет показать, той ни за что не покажет, а там-то и фальшь, а фальшей этих бездна: конь вислоух – ему кожицы на вершок в затылке вырежут, стянут, и зашьют, и замажут, и он оттого ушки подберёт, но ненадолго: кожа ослабнет, и уши развиснут. Если уши велики, их обрезывают, – а чтобы ушки прямо стояли, в них рожки суют. Если кто паристых лошадей подбирает и если, например, один конь во лбу с звёздочкой, – барышники уже так и зрят, чтобы такую звёздочку другой приспособить: пемзою шерсть вытирают, или горячую репу печёную приложат где надо, чтобы белая шерсть выросла, она сейчас и идёт, но только всячески если хорошо смотреть, то таким манером ращенная шёрстка всегда против настоящей немножко длиннее и пупится, как будто бородочка. Ещё больше барышники обижают публику глазами: у иной лошади западники ввалившись над глазом, и некрасиво, но барышник проколет кожицу булавкой, а потом приляжет губами и все в это место дует, и надует так, что кожа подымется и глаз освежеет, и красиво станет. Это легко делать, потому что если лошади на глаз дышать, ей это приятно, от тёплого дыхания, и она стоит не шелохнётся, но воздух выйдет, и у неё опять ямы над глазами будут. Против этого одно средство: около кости щупать, не ходит ли воздух. Но ещё того смешнее, как слепых лошадей продают. Это точно комедия бывает. Офицерик, например, крадётся к глазу коня с соломинкой, чтобы испытать, видит ли конь соломинку, а сам того не видит, что барышник в это время, когда лошади надо головой мотнуть, кулаком её под брюхо или под бок толкает. А иной хоть и тихо гладит, но у него в перчатке гвоздик, и он будто гладит, а сам кольнёт». И я своему ремонтёру против того, что здесь сейчас упомянул, вдесятеро более объяснил, но ничего ему это в пользу не послужило: назавтра, гляжу, он накупил коней таких, что кляча клячи хуже, и ещё зовёт меня посмотреть и говорит:
«Ну-ка, брат, полюбуйся, как я наловчился коней понимать».
Я взглянул, рассмеялся и отвечаю, что, мол, и смотреть нечего:
«У этой плечи мясисты, – будет землю ногами цеплять; эта ложится – копыто под брюхо кладёт и много что чрез годок себе килу намнёт; а эта когда овёс ест, передней ногою топает и колено об ясли бьёт», – и так всю покупку раскритиковал, и все правильно на моё вышло.
Князь на другой день и говорит:
«Нет, Иван, мне, точно, твоего дарования не понять, а лучше служи ты сам у меня конэсером и выбирай ты, а я только буду деньги платить».
Я согласился и жил отлично целые три года, не как раб и наёмник, а больше как друг и помощник, и если бы не выходы меня одолели, так я мог бы даже себе капитал собрать, потому что, по ремонтирскому заведению, какой заводчик ни приедет, сейчас сам с ремонтёром знакомится, а верного человека подсылает к конэсеру, чтобы как возможно конэсера на свою сторону задобрить, потому что заводчики знают, что вся настоящая сила не в ремонтёре, а в том, если который имеет при себе настоящего конэсера. Я же был, как докладывал вам, природный конэсер и этот долг природы исполнял совестно: ни за что я того, кому служу, обмануть не мог. И мой князь это чувствовал и высоко меня уважал, и мы жили с ним во всем в полной откровенности. Он, бывало, если проиграется где-нибудь ночью, сейчас утром как встанет, идёт в архалучке ко мне в конюшню и говорит:
«Ну что, почти полупочтеннейший мой Иван Северьяныч! Каковы ваши дела?» – он все этак шутил, звал меня почти полупочтенный, но почитал, как увидите, вполне.
А я знал, что это обозначает, если он с такой шуткой идёт, и отвечу, бывало:
«Ничего, мол: мои дела, слава богу, хороши, а не знаю, как ваше сиятельство, каковы ваши обстоятельства?»
«Мои, – говорит, – так довольно гадки, что даже хуже требовать не надо».
«Что же это такое, мол, верно, опять вчера продулись по-анамеднешнему?»
«Вы, – отвечает, – изволили отгадать, мой полупочтеннейший, продулся я-с, продулся».
«А на сколько, – спрашиваю, – вашу милость облегчило?»
Он сейчас же и ответит, сколько тысяч проиграл, а я покачаю головою да говорю:
«Продрать бы ваше сиятельство хорошо, да некому».
Он рассмеётся и говорит:
«То и есть, что некому».
«А вот ложитесь, мол, на мою кроватку, я вам чистенький кулёчек в голову положу, а сам вас постегаю».
Он, разумеется, и начнёт подъезжать, чтобы я ему на реванж денег дал.
«Нет, ты, – говорит, – лучше меня не пори, а дай-ка мне из расходных денег на реванжик: я пойду отыграюсь и всех обыграю».
«Ну уж это, – отвечаю, – покорно вас благодарю, нет уже, играйте, да не отыгрывайтесь».
«Как, благодаришь? – начнёт смехом, а там уже пойдёт сердиться: – Ну, пожалуйста, – говорит, – не забывайся, прекрати надо мною свою опеку и подай деньги».
Мы спросили Ивана Северьяныча, давал ли он своему князю на реванж?
– Никогда, – отвечал он. – Я его, бывало, либо обману: скажу, что все деньги на овёс раздал, либо просто со двора сбегу.
– Ведь он на вас небось, за это сердился?
– Сердился-с; сейчас, бывало, объявляет: «Кончено-с; вы у меня, полупочтеннейший, более не служите».
«Ну и что же такое, и прекрасно. Пожалуйте мой паспорт».
«Хорошо-с, – говорит, – извольте собираться: завтра получите ваш паспорт».
Но только назавтра у нас уже никогда об этом никакого разговору больше не было. Не более как через какой-нибудь час он, бывало, приходит ко мне совсем в другом расположении и говорит:
«Благодарю вас, мой премного-малозначащий, что вы имели характер и мне на реванж денег не дали».
И так он это всегда после чувствовал, что если и со мною что-нибудь на моих выходах случалось, так он тоже как брат ко мне снисходил.
– А с вами что же случалось?
– Я же вам объяснял, что выходы у меня бывали.
– А что это значит выходы?
– Гулять со двора выходил-с. Обучась пить вино, я его всякий день пить избегал и в умеренности никогда не употреблял, но если, бывало, что меня растревожит, ужасное тогда к питью усердие получаю и сейчас сделаю выход на несколько дней и пропадаю. А брало это меня и не заметишь отчего; например, когда, бывало, отпущаем коней, кажется, и не братья они тебе, а соскучаешь по них и запьёшь. Особенно если отдалишь от себя такого коня, который очень красив, то так он, подлец, у тебя в глазах и мечется, до того, что как от наваждения какого от него скрываешься, и сделаешь выход.
– Это значит – запьёте?
– Да-с; выйду и запью.
– М… н… н… это не равно-с, какой выход задастся: иногда пьёшь, пока все пропьёшь, и либо кто-нибудь тебя отколотит, либо сам кого побьёшь, а в другой раз покороче удастся, в части посидишь или в канаве выспишься, и доволен, и отойдёт. В таковых случаях я уже наблюдал правило и, как, бывало, чувствую, что должен сделать выход, прихожу к князю и говорю:
«Так и так, ваше сиятельство, извольте принять от меня деньги, а я пропаду».
Он уже и не спорит, а принимает деньги или только спросит, бывало:
«Надолго ли, ваша милость, вздумали зарядить?»
Ну, я отвечаю, судя по тому, какое усердие чувствую: на большой ли выход или на коротенький.
И я уйду, а он уже сам и хозяйничает и ждёт меня, пока кончится выход, и все шло хорошо; но только ужасно мне эта моя слабость надоела, и вздумал я вдруг от неё избавиться; тут-то и сделал такой последний выход, что даже теперь вспомнить страшно.
Другое
Действия
4 177 записей Показать записи сообщества
БАРИ ПХЭН — СТАРШАЯ СЕСТРА
Бари пхэн ? старшая сестра, Показать полностью… в лингвистическом и социальном смысле соответствует bari bahan в хинди.
ПОЯВЛЕНИЕ НА СВЕТ ДОЧЕРИ
Хотя большинство семей надеется, что их первенцем будет сын, первенец-девочка также приветствуется, особенно матерями. Ее рождение в семье воспринималось как появление помощницы по уходу за детьми и работы по дому.
«Кай ман тэ авэл пэршо чхай, бо авла ман авэр чхаворо, та коди пэршо коле цикнэс имар колысыня» (Я надеюсь, что моим первым ребенком будет дочка, потому что у меня будет второй ребенок, и первый будет качать маленького).
Появление второй дочери обычно принималось нейтрально.
«Та со, имар улиля э чхай, диня о Дэлоро, йекха диням тэ хал, тэ та даґа тхэ дуйтона» (Бог хотел, чтобы у нас была маленькая дочка, чтобы, как мы кормили первую, мы также кормили вторую).
Если следовала череда дочерей, мужчина мог стать объектом для насмешек, но обычно вина возлагалась на мать. Очень редко случалось так, что муж оставлял свою жену, потому что она не давала ему сына. Родители не переставали надеяться на рождение потомка мужского пола.
ФУНКЦИЯ В СЕМЬЕ
Социальная ситуация в словацких провинциях в период между войнами была очень сложной; было мало «богатых» цыган. Это были семьи известных музыкантов, кузнецов или торговцев свиньями. Другие мужчины, среднестатистические музыканты, производители сырцового кирпича, плетельщики корзин и т. д. перебивались случайными заработками. Женщины, даже матери маленьких детей, заботились о повседневном существовании семьи; ходили из деревни в деревню («пхирэлас пал о гава») и батрачили на богатых крестьян. Работали за еду, которую семья съедала за день.
Если старшая дочь еще не могла помогать семье, и если не было никого другого, кто мог бы присматривать за детьми, мать была вынуждена брать детей с собой на работу.
«Кайсо дуебэршэнгро чхаворо, но та иля э дай пэґа про думо. Кала чхудэнас роклендар, кала цикнорэ. Э дай паш лэндэ а сако божно дивэс пхирэлас» (Мать брала такого двухлетнего малыша на спину, а остальные цеплялись за ее юбку. Мать ходила с ними таким образом каждый божий день).
Для матери было почти жизненной необходимостью очень рано передать часть обязательств, связанных с домашним хозяйством и уходом за детьми, старшей дочери, чаще всего в возрасте восьми или девяти лет.
ОБЯЗАННОСТИ СТАРШЕЙ ДОЧЕРИ / СЕСТРЫ
В обязанности старшей сестры входила уборка, стирка, приготовление пищи, но, прежде всего, присмотр за младшими братьями и сестрами. Когда сын приводил в дом жену (бори), самая тяжелая работа ложилась на ее плечи.
УБОРКА, СТИРКА, ГОТОВКА
Перед тем как уйти из дома, мать давала каждому ребенку индивидуальное задание, всегда в соответствии с его возрастом и физическими возможностями.
С самого раннего возраста женская работа отличалась от мужской. Почти всё, что связано с работой по дому, относится к сфере женских обязанностей. Исключение составляет заготовка и рубка дров. Мальчики учились пользоваться топором в возрасте десяти или одиннадцати лет. Почти все остальные хлопоты выпадали на долю старшей сестры.
«Прэкал о дивэс кхэрэ хуланъйилас найпхурэдэр пхэн. Чя ой сас игэн цикни, та мушиндя лакэ о дад тэ кэрэл кайсо каштуно столцикос, кай тэ дохудэл прэ шпарґэта, кай тэ дикхэл андрэ пири» (В течение дня хозяйничала старшая сестра. Но когда она была еще очень маленькой, и поэтому ее отец должен был сделать ей маленький деревянный табурет, чтобы она могла добираться до печки и заглядывать в кастрюли).
Цыганские семьи не привыкли завтракать. Во-первых, матери приходилось обходить деревни, чтобы получить еду в обмен на товар мужа-кузнеца, либо батрача на фермах. С заработков она обычно возвращалась около полудня. В цыганских семьях обычай пропускать завтрак продолжался относительно долго, хотя ситуация уже изменилась. Глубоко укоренившиеся схемы питания часто сталкивались с иными режимами питания в школах и т.д. Тот факт, что дети приходили в школу без завтрака, воспринимался учителями как пренебрежение со стороны родителей.
Старшая сестра также должна была готовить для семьи. В некоторых случаях отец отказывался есть эту еду, сомневаясь в умении дочери хорошо готовить.
СТАРШАЯ СЕСТРА И ВОСПИТАНИЕ ПОСЛЕДУЮЩИХ ДЕТЕЙ
Младшие сестры и братья попадали под опеку старшей сестры в возрасте около двух или трех лет, когда мать отучала их от груди. Если между братьями и сестрами была большая разница в возрасте, и у сестры уже был собственный ребенок, она могла даже стать их кормилицей.
Старшей дочери нравилсь естественная власть над младшими братьями и сестрами.
«Со э йекхпхурэдэр чхай пхэнлас, мушинлас тэ авэл чячипэн. Пал лакеро мушинелас тэ йел. Сако ла мушинлас тэ шунэл, олэ тэрнэдэр пхрала пхэня. Сако мушинэлас тэ дэл прэ лакеро чячипэн» (То, что сказала старшая сестра, было непреложной истиной. Вы должны были делать то, что она говорила. Все должны были подчиняться, младшие братья и сестры, братья и сестры, каждый должен был делать то, что она говорила).
Ей даже разрешили применять телесные наказания, если того требовала ситуация. Однако, когда младший брат подростал, она уже не смела его ударить.
В других местах она в основном воспитывала своих сестер. Просто присматривая за своими младшими братьями, она контролировала воспитание сестер.
«Пэршо чхайори ликерлас саворэ чхайорэн. Тхэ марлас лэн, тхэ кошэлас лэн, тхэ кхасэлас лэн. О муршора на, муршора дэнашкэрнас аври» (Старшая сестра держала всех девочек. И била их, и ругала их, и подтирала их. Мальчиков нет, мальчики бегали снаружи).
С другой стороны, она могла заступаться за своих младших братьев и сестер, чтобы избавить их от родительского гнева.
СТАРШАЯ СЕСТРА И СТАРШИЙ БРАТ
Сестра должна была уважать своего брата, даже если он был моложе ее.
«Э пхэн шунэл лэ пхралэс, хочь ґини пхрэдэр сар о пхрал. Машинэл лэс тэ шунэл, дуй трин бэрш пхурэдэр. Але сар имар ґин пхурэдэр шов эфта бэрш, та имар лэс на шунэл, але ани ов ла на шунэл» (Сестра подчиняется своему брату, даже если она старше его. Она должна подчиняться ему, даже если она на два или три года старше его. Но если ей на шесть или семь лет больше, она не подчиняется ему, но он тоже не слушается ее).
Среди обязанностей старшей сестры была забота об одежде старшего брата-подростка, особенно когда он начинал зарабатывать на жизнь как музыкант или когда он шел на праздники.
«Тэ сас андро кхэр тэрно чхаво, со пхирлас прэ зараба, та ой биглинас лэскэ о гада, э холов. А тиж сас лакэ ладжь, тэ пхирлас кода тэрнэчар мэлало. Сави тут пхэн эґин?» (Когда в доме был молодой человек, который ходил на вечеринки, она гладила его рубашки и брюки. Ей было бы стыдно, если бы он выходил грязным. Что у тебя за сестра?)
Пока у старшего брата была работа, он отплачивал своей сестре, покупая ей модную одежду, и старался сделать ее достойным представителем семьи.
Обычно брат сопровождал и охранял свою сестру повсюду, чтобы ее действия никоим образом не отклонялись от устоявшегося представления о безупречном поведении.
«Дэшуштар бэршэнгэри чхайори имар нашти пхирлас коркори. Имар фурт варэко мушинэлас лаґа тэ пхирэл: або пхрал, або андрал э фамэлия варэко» (Четырнадцатилетняя девочка больше не могла ходить одна. Кто-то всегда должен был сопровождать ее: либо брат, либо кто-то из семьи).
Постепенно старший брат должен был распространить этот контроль на других сестер-подростков, а остальные братья присоединялись к наблюдению. Если девочку-подростка увидят где-то в одиночестве, люди сразу начнут называть ее гулящей (лубни), и позор обрушится на всю ее семью. Даже сегодня среди некоторых уважаемых цыган (пативалэ) этот строгий порядок не позволяет многим цыганским девушкам пользоваться возможностями обучения (языковые курсы, уроки танцев, спортивные кружки и т. д.), поскольку их некому сопровождать. Может также случиться, что если девушка восстает против этого давления и следует за девушками-нецыганками (ракля), в их независимости и «современности», это новое поведение заставляет ее подражать худшим аспектам этой «современности».
Только старший брат мог судить о поведении своей сестры. Иногда это наблюдение длилось до совершеннолетия.
«Ґас ман чхаворо про васта, ґас лэскэ трин чхон, тхэ мэк ман о пхрал марлас» (Был у меня ребенок на руках, было ему три месяца, и мой брат все еще бил меня).
Мать вооружает ее первичными знаниями; дочь применяет их на практике в качестве представителя своей матери.
«Та сако йекх дайори тэ сикхавэл тэ тавэл, тэ пратинэл лэ чхайен. О пхурэдэр чхай сикхавэл тэрнэ пхэнен» (Каждая мамочка должна научить готовить, стирать дочерей. Старшая дочь учит младших сестер).
Мать обучает свою старшую дочь не только помогать в семье, но и в то же время осваивать ее собственную функцию в жизни как жены, матери и невестки, чье воспитание не опозорит родителей. Опытная и независимая дочь была гордостью матери и доказательством ее педагогических и, прежде всего, бытовых заслуг.
«Дичха, ман ґин чхай, саворо кэрэл. О дад барикано андро мурша, э дай барикани андрэ чхай» (Посмотрите, есть у меня дочь, всё делает. Отец гордится сыновьями, мать гордится дочерью).
Если дочь не преуспеет в семье своего будущего мужа, ее матери будет стыдно (прэ ладжь). Страх стыда функционировал как мощный корректор социального поведения. Будущая свекровь проверяла результаты материнского воспитания.
«Э сасуй ла мушинэл тэ скушинэл аври, чи джанэл тэ тавэл, чи на, сави да ґин дай, чи кэрэл кавка сар амэн, чи на» (Свекровь ее может проверить, умеет ли она готовить или нет, какая у нее мать, делает ли она такие вещи, как мы или нет).
«Тэ э чхайори на джанэл бути тэ кэрэл, нанэ лачхи» (Если девушка не умеет работать, она не годится).
В прошлом старшую сестру часто не отправляли в школу, потому что она должна была исполнять длинный перечень обязанностей.
СТАРШАЯ СЕСТРА В ЗРЕЛОСТИ
Когда старшая дочь выходит замуж и уходит из дома, ее обязанности переходят к следующей сестре или одной из жен ее братьев. Если брак сестры не удался, семья готова ее поддержать.
Точно так же, как старший брат в традиционной семье сохраняет право на протяжении всей жизни принимать решения и вмешиваться в личные дела братьев и сестер, племянников и даже родителей, так и старшая сестра сохраняет свою суверенную позицию. Она испытывает чувство ответственности за судьбу своих братьев и сестер, но в глубине души скорее ощущает себя матерью, чем сестрой.
При необходимости она помогает своим взрослым сестрам и братьям. Часто она, как и старший брат, переезжает к престарелым родителям или овдовевшей матери, чтобы ухаживать за ними и помогать.
Сестры и братья проявляют уважение к своей старшей сестре вплоть до преклонного возраста.
«Йекхпхурэдэр пхэн амэнгэ сас сар авэр дай» (Старшая сестра нам была как вторая мать).
В одном старинном городе нашей России, примерно хотя бы в Москве, жил знаменитый цыган Пихта. Славился он во многих городах, и среди всех цыган много хорошего о нем говорили.
И тем был знаменит Пихта, что жил в богатстве и в роскоши, хотя ни разу в жнзни ничего ни у кого никогда не крал. Жил он оседло, лошадьми занимался: продавал, менял их на ярмарках и конных базарах. Тем и скопил свое большое состояние. Жил он с женой своей Рубиной счастливо, да только детей у них не было.
А в одном таборе кочевом жили два брата: старшего звали Хэладо, а младшего – Бота. Про этих братьев тоже прошла великая слава, что воровали очень много: лошадей угоняли табунами, деревни, лавки обворовывали – и ни разу не попались. Про этих братьев тоже прошла великая слава, что воровали очень много: лошадей угоняли табунами, деревни, лавки обворовывали – и ни разу не попались. Удачливы были братья Хэладо и Бота в воровстве.
Как-то раз пригнали братья лошадей на ярмарку, распродали их с большим барышом, а потом в трактир зашли, пить стали па радостях. Вот и говорит младший брат старшему:
– Братец мой Хэладо, ведь и вправду слава о нас среди цыган идет! За ловкость нашу, за удачу нас почитают. И на всем свете не найдется цыган, равных нам.
– Эх ты, братец мой, – отвечает ему старший брат, – разве это слава? Слыхал я, что в Москве живет цыган Пихта, не ворует, а живет богаче нас в десять раз.
– А что, братец мой, давай поедем, посмотрим на этого цыгана. Так ли он знаменит и так ли богат, как о нем цыгане говорят?
Сказано – сделано. Оседлали братья коней, запрягли телегу с добром и отправились. Подъезжают они к белокаменной и спрашивают:
– Скажите, любезные, где тут цыган Пихта проживает?
И всякий – мал и стар – показывал им дорогу. Удивлялись братья.
Подъехали они к дому Пихты.
Когда цыган к цыгану приезжает, то хоть небольшое, а гостеприимство должно быть ему оказано. У цыган гость в почете: будет ему и кусок хлеба, даже последний, будет ему и угол, где переночевать.
Когда братья зашли, Пихта сразу посадил их за стол и стал угощать. А за угощением и беседа пошла.
А какой у цыган первый вопрос при беседе?
– Какие вы цыгане? Какого рода-племени? Откуда приехали? – спросил Пихта.
Так у цыган знакомиться принято.
– Да вот, морэ, слыхал ли ты про двух братьев – Хэладо и Бота, что живут богато, что всю жизнь воруют и никогда не попадаются?
– Да, – ответил Пихта, – слыхал, не раз слыхал. Большая слава про этих цыган идет.
– Ну вот, мы и есть эти братья! А приехали мы, чтобы тебя повидать, потому что идет о тебе слава еще больше нашей.
Как узнал Пихта, какие гости к нему пожаловали, сразу приказал своим работникам поднять прислугу и накрыть богатый стол. И начался пир.
О чем цыгане за столом разговаривают?
Те, что лошадьми занимаются, про лошадей говорят, про конные ярмарки, про цепы и всякое такое, a тe, что воруют, – про воровство речь ведут.
Вот и завели братья про воровство разговор. Слушал их Пихта, слушал, а потом и говорит:
– Слушайте, чявалэ, знаю я тут одно место. Так вот, если бы вы украли в этом месте, то не то что вам, но и вашим детям до конца жизни добра хватит.
Сказать вору такую вещь – разве вор отстанет? Вот и стали братья допытываться:
– Что за место такое?
Только не просто так допытывались братья, а с подходом. Хитрые они были, знали, что если просто спросят, мол, где можно украсть больше богатства, то им никто такого места не укажет.
Вот они и решили издалека начать. А потом потихонечку к делу перейти, да не просто, а чтобы и Пихту подбить, хотя и знали, что тот отроду не воровал, даже куска хлеба за свою жизнь не украл.
Так или иначе, говорили братья с Пихтой до тех пор, пока тот не согласился идти с ними.
– Так где же это богатство скрыто?
– Да здесь же, в городе, – отвечает Пихта, – я тут все знаю. Как только наступит ночь, мы пойдем.
Настала ночь. Не сидится братьям, не терпится им, больно хочется побыстрее за дело приняться.
– Ну, ребята, берите каждый по мешку и пошли. Взяли мешки. Идут. Темно на улице. Город для братьев незнакомый. Не знают они, куда их Пихта ведет. А привел он их к старинному монастырю. Как увидели воры монастырь, испугались:
– Куда же ты нас привел?!
– Да вот в этом монастыре столько золота, что на десять жизней хватит, и взять его можно столько, сколько человек унести в силах.
Остановились братья и говорят:
– Слушай, друг наш любезный, в монастырь мы не пойдем. Хоть убей, не пойдем в монастырь. Ты скажи: у матери ребенка украсть – украдем! А в монастырь ни ногой. Ты что?
Раньше был такой закон.
Когда вор попадался на каком-то воровстве, его в тюрьму сажали, в Сибирь ссылали на каторгу, а если вора в церкви хватали, то сразу, без суда, не разбираясь, веревку на шею. За церковь один был суд – казнь! А потому, как ни уговаривал Пихта братьев, они только «нет» да «нет». Рассердился Пихта, сам к воротам пошел.
– Какие же вы воры? – кричит. – Я за свою жизнь ни разу не своровал, а иду, а вы… Какие же вы воры?!
Что поделать, пришлось и братьям идти.
Сбили они тяжелые монастырские замки с ворот и заходят. Зажигает Пихта свечи и начинает золото в мешки накладывать. Хорошо он знал, где это золото лежит, много раз видел, когда по своим делам в монастырь заезжал. Может, и ушли бы они незаметно, если бы все трое сразу золото по мешкам накладывали, но испугались братья, встали как вкопанные. Тут их сторож и увидел. А как увидал – тревогу поднял.
Сбежались монахи со всех сторон, скрутили цыган. Бросили их в темную келью и заперли дверь. А снаружи стражу поставили.
Охватила тут Боту и Хэладо тревога. Тоска на них навалилась. Поняли они, что расплата близка, приуныли.
– Что это вы головы повесили, чявалэ? Подождите, утро настанет – откупимся, у меня здесь все начальство знакомое, да и денег хватит, нечего за свою жизнь горевать…
– Плохо ты, морэ, законы знаешь, а еще в городе живешь, ведь потому мы боялись в монастырь идти, что за это воровство придется жизнью платить. Казнят нас утром, так и знай!
Погоревали братья, погоревали, и говорит один другому:
– Ну что, братец ты мой, много мы с тобой поворовали па своем веку, жили в богатстве и в славе, да, видно, конец нам пришел!
И заснули братья. А Пихта, когда дошли наконец до него слова братьев, за голову схватился, стал волосы на себе рвать:
– Боже мой! И что же заставило меня идти воровать? Мне ведь и своего богатства за всю жизнь не прожить.
И что же это меня черт попутал, в такое дело втянул?!
С этими горькими мыслями он п заснул. А во сне случилось с ним великое чудо. Спит Пихта п видит: лежит он в келье спящий, и подходит к нему женщина и начинает его будить, за плечо теребить.
– Встань, Пихта, встань, послушай, что я тебе скажу. Встает Пихта.
– Изменил ты жизни своей.
А потому и жизнь твоя переменится. Завтра утром откроется дверь, войдут палачи и поведут тебя на казнь вместе с братьями-конокрадами. И только я одна могу тебе помочь. Подумай хорошенько, даю тебе пять минут: или тебя казнят, пли возьмешь меня в жены. Свою жену бросишь, а возьмешь меня…
Не долго думал Пихта, когда услышал такие слова. «Чем казнь принимать, не лучше ли мне заново жениться», – решил он.
– Так вот что я тебе накажу.
Завтра будет все, как я тебе сейчас скажу. Поведут вас на казнь, но, прежде чем идти с ними, ты отдашь страже пакет, который сейчас от меня получишь.
Этот пакет передадут по начальству, и пойдет он все дальше и дальше, все выше и выше и дойдет до самого царя. Учти: все, что в этом пакете написано, ты должен пообещать доставить царю. Попроси только, чтобы отпустил он тебя ровно на две недели. А братья пусть в келье посидят до твоего возвращения.
Согласится царь на твои условия, отпустит тебя. Тогда приходи ты к своей жене Рубине и ночуй у нее три ночи. Но помни: это будут последние три ночи, которые ты с ней проведешь. А потом поезжай за город, есть там у реки старая мельница, у нее еще крыло сломано. Подъезжай к ней и жди меня…
Сказала женщина эти слова и словно сквозь землю провалилась, будто ее и не было. Проснулся Пихта в страхе и принялся будить братьев:
– Вставайте, ребята, вставайте, больно дивный сон мне показался.
– Что за сон?
– Да вот, туда-сюда, так и так, пришла ко мне во сне цыганка и пообещала, что, если возьму я ее в жены, она нас от казни спасет. Пакет обещала дать какой-то…
Глянули братья на Пихту с испугом, видят: у него в руках пакет, а на пакете золотыми буквами написано что-то. Переглянулись братья между собой и поняли, что не сон то был…
Настало утро, и все получилось так, как говорила цыганка. Открылись двери кельи, и вошли палачи. Только они собрались вывести цыган, как Пихта их остановил, пакет подал. Прочитали палачи надпись на пакете и снова закрыли цыган на ключ и удалились.
И пошел этот пакет все дальше и дальше, все выше и выше, и дошел этот пакет до самого царя. Прочитал царь, что там написано, и аж чуть до потолка не подпрыгнул. А написано там было вот что: «Не у царского деда, а в десятом-прадесятом поколении была в царском роду волшебная чудо-шашка. Взмахнешь шашкой один раз – десять человек замертво падают, взмахнешь другой – полк солдат как подкошенный лежит, взмахнешь третий раз – вся армия разбита! Верой и правдой служила эта шашка старому поколению и тебе послужила бы, царь, если бы не затеряли ее в давние года. Лишь только один я, цыган Пихта, знаю, где и как достать эту шашку. Но за это ты должен помиловать и отпустить меня и моих товарищей…» Удивился царь, да не поверил написанному, приказал он поднять все архивы старинные и разузнать, была ли на свете такая чудо-шашка. И вот принялись царские мудрецы эти архивы раскапывать. Подняли книги за три столетия и дочитались, что действительно был такой волшебный клинок. Доложили царю. Удивился царь:
– Как же так, я, царь, и не знаю, а какой-то цыган знает! А ну-ка привести его сюда! Может, и вправду он сумеет достать волшебный клинок?
И вот приводят Пихту к царю.
Огляделся цыган по сторонам, подивился на царское богатство.
– Правда ли, что ты можешь достать волшебную шашку? – спросил царь.
– Истинная правда, ваше царское величество, дайте мне две недели сроку, и я привезу вам ее. Но только одно условие: если я вам привезу шашку, то обещайте отпустить меня и двух моих товарищей па свободу.
Не мог царь устоять против такого соблазна, обещал отпустить Пихту и братьев-конокрадов на волю в обмен на волшебную шашку, только добавил в конце:
– Но учти, если не достанешь шашку к сроку или обманешь меня, ждет вас всех троих лютая смерть.
Издает царь указ в тот же час: «Цыган-конокрадов Боту и Хэладо держать под стражей, а цыгана Пихту отпустить по государственной надобности».
Вспомнил Пихта наказ цыганки и домой поехал к жене своей Рубине на три дня и три ночи. Приезжает он, и падает Рубина к нему на шею:
– Как же удалось тебе прийти?!
– Знала она уже о том, что случилось с ее мужем.
Рассказал Пихта, как было дело, ничего не утаил. Умной женщиной была Рубина, все поняла сразу.
– Чем, – говорит, – вам на казнь идти да смерть принимать, уж лучше женись на другой женщине и живи с ней. Будешь жив, глядишь, бог даст, и меня не забудешь.
Три ночи ночевал Пихта у своей жены, а когда кончился срок, собрал он рано утром свои пожитки и поехал за город к старой сломанной мельнице, туда, куда приказала прийти женщина, явившаяся ему во сне.
Много ли, мало ли времени прошло, глядит Пихта: на дороге пыль столбом поднялась, да конский топот раздался. Видит: едет тарантас, запряженный тройкой лошадей, и на тарантасе сидит та самая цыганка. Много видел Пихта в своей жизни лошадей, сам имел рысаков таких, что заглядишься, но подобных тем, что были у цыганки, не видывал. И вот подъезжает этот тарантас, груженный всяким добром, останавливается.
Как глянул Пихта на эту цыганку при свете дня, так аж глаза на лоб полезла у него – что это была за красавица!
Так хоть бы и не было казни, он бы на ней женился.
– Садись-ка на козлы, муж мой любимый, теперь у нас общие вожжи. И хотя водится у цыган, что жена во всем мужу должна подчиняться, но только сейчас, пока эти две недели не пройдут, придется тебе все исполнять, что я буду тебе приказывать.
Нечего делать, согласился Пихта. Тогда цыганка приказывает:
– Поворачивай коней и едем обратно.
Едут они день, едут два.
В пути шатер ставят, костер разводят, все, как положено. На третье утро говорит цыганка Пихте:
– Слушай, муж мой дорогой, знаю я, что ты богатый цыган, что жил всегда в достатке, своим домом.
Сейчас едем мы к отцу моему, я у него единственная дочь. Отец мой в двадцать раз тебя богаче. За полверсты от дома будут встречать нас его работники, будешь ты гулять у него целую неделю, а как кончится неделя – собирайся уезжать. Станет он тебя провожать да подарками одаривать, ничего для тебя не пожалеет, хоть пятьдесят лошадей бери – не откажет, и все лошади с телегами, полными добра. Только ты ничего не бери, скажи ему, мол, тесть мой любимый, как дочерью своей дорожишь, так подорожи и зятем своим. Не надо мне богатства твоего, у меня и своего хватает. Подари мне лучше вот эту шашку, что над кроватью висит на стене. Не сможет отец тебе отказать, а коли согласится, то и ты свою жизнь спасешь, потому что это и есть та самая шашка, которую ты обещал царю привезти.
Ну, как по-сказанному, так и по-писаному. Доезжают они наконец до дома отца. Да разве дом это – настоящий дворец! Выходят к ним навстречу работники, встречают, с тарантаса сойти помогают, коней распрягают да добро разгружают. Тут по лестнице спускается отец, старику годков восемьдесят, борода седая до пояса:
– Здравствуй, Зара, дочь моя единственная, здравствуй, Пихта, зять мой любимый! Почет гостю дорогому!
В дом заходите.
Взяли Пихту под руки, к столу повели. И пир начался: как же, мужа единственной дочери встречают.
Так в пирах да в веселье неделя проходит. Наступила пора расставания. Вышел старик провожать зятя с дочерью и говорит:
– Эй, работники, запрягайте лошадей, сколько Пихта прикажет, да грузите все мое богатство. Ни к чему оно мне, старику. Одна у меня дочь и зять один. Пускай все им и достанется.
Вспомнил тут Пихта наказ Зары и просит старика:
– Слушай, тесть мой любимый, мне твоего богатства не надобно, у меня и своего столько, что нам вдвоем всю жизнь не прожить. Подари-ка ты мне лучше вон ту шашку, что у тебя на стене висит.
Заплакал тут старик горькими слезами:
– Ах, зять ты мой дорогой, уж лучше бы ты меня в одной рубашке оставил, все богатство мое увез, чем эту шашку просить. Да ладно, так уж и быть, отдам ради дочери единственной, уж больно ты ей по сердцу пришелся.
И вот снова Пихта с Зарой подъезжают к Москве, к той старой мельнице, где когда-то встретились.
– А теперь, Пихта, ты должен оставить меня. Поставлю я здесь шатер и буду ждать тебя. А ты сразу к царю отправляйся да эту шашку отнеси и напомни ему о его обещании, чтобы не забыл он цыган-конокрадов на волю отпустить. А потом иди к своей жене, ночуй у нее три ночи и приходи ко мне на старую мельницу, на этот раз навсегда.
Так Пихта и сделал. Явился он ко дворцу, а стража его не пускает. Разве к царю просто так попадешь?
Доложили его царскому величеству, что какой-то цыган его спрашивает, говорит, шашку волшебную достал для царской милости. Как услышал царь – сразу пропустить велел. И вот Пихта предстал перед царем.
Увидел царь волшебную шашку, глазам своим не поверил, мудрецов царских зовет. Три дня возились мудрецы с этой шашкой, все надписи на ней изучали да с книгами старинными сверяли. И вышло по всему, что да – та самая волшебная шашка и есть. Доложили царю. Обрадовался царь:
– Сдержал ты свое слово, цыган, а потому и я от своего слова не отступлю. Дарую тебе свободу, тебе и твоим товарищам. Ступайте куда хотите, но скажи братьям-конокрадам, чтобы они больше не попадались, а не то вот она шашка!
Отпустили по царской милости Боту и Хэладо, вскочили они на коней, и только пыль столбом поднялась.
С той поры о них больше никто не слыхал.
Пошел Пихта к своей старой жене, а ноги в свои дом не идут: больно уж полюбилась ему Зара, забыть ее не может. А слово держать надо. Кое-как промучился три ночи и бегом на старую мельницу, к шатру, где его Зара дожидается.
– Все я сделал, как ты мне сказала, жена моя любимая, что мы дальше делать будем? Отвечает ему Зара:
– Теперь, муж мой дорогой, будем жить по цыганскому обычаю, теперь ты мой хозяин, ты и решай, что дальше делать. Хочешь – кочуй, где тебе понравится, не хочешь – дом поставим богатый. Живи, как ты жил, только меня не бросай.
Всю жизнь Пихта жил оседло, а покочевал немного, и так ему это понравилось, что решил он в кочевье пойти.
– Только, Зара, поедем мы с тобой в те места, где нас цыгане не знают, не могу я в этих краях кочевать.
Что обо мне люди скажут? Что бросил свою старую жену, а другую взял, что всю жизнь не воровал, а тут на воровстве попался? Нет, не могу я в этих местах кочевать. Поедем-ка мы с тобой в южные земли, за тысячи верст отсюда.
Сказано – сделано! Запрягли они лошадей и отправились в далекие места, где их никто не знал. Много цыганских таборов повстречали они на пути своем. Завидовали цыгане Пихте из-за жены его, потому что такой красавицы никто не видел. Удивлялись они, какие знаменитые лошади запряжены в их повозку. Как увидят – встанут, глаза выпучат, и каждый думает, мол, не иначе как вор этот цыган, а лошади эти краденые, не может быть, чтобы он их своим умом и талантом нажил.
Стали цыгане присматриваться к Пихте. Вот проходит время, видят цыгане: своим умом живет человек, не ворует, а меняет коней. Раз сменяет, два сменяет, глядишь – богатство его увеличивается. Стали приветствовать Пихту цыгане, и опять прошла о нем большая слава. Добрым он был человеком, и бедный люд всегда около него ютился.
Миновал год. Начала жена Пихты мучиться, рожать время подошло. Когда родился сын, подзывает Зара мужа и говорит:
– Вижу я, собираешься ты сына крестить. Но прости меня, муж мой любезный, уж больно нездоровится мне сейчас, не могу я в церковь ехать, давай дадим ему имя сами. Пока.
А когда я поправлюсь, тогда и окрестим.
– Хорошо, пусть будет по-твоему, – согласился Пихта, – только каким именем мы назовем его?
Стал думать Пихта, да только какое имя он ни скажет, все не нравится Заре, уже сто имен перебрали, а все жене не по нраву. Любил Пихта свою жену, уважал настолько, что никогда поперек ее слова не делал.
– Так дай, – говорит, – ты сама имя мальчику. Какое имя дашь – такое и будет.
– Давай, Пихта, – говорит Зара, – назовем нашего сына Бэнгом.
– Ну что ж, Бэнг так Бэнг, чем не имя для цыгана. На том и порешили. В тот же вечер Зара подзывает мужа и говорит ему:
– Ты послушай, Пихта, что я тебе скажу. Но только помни: выполни мою просьбу, и тогда все у нас будет хорошо. Ты видишь, как я болею сейчас, как мучаюсь. Прошу тебя, три дня не заходи ко мне в полог, иди в другое место и там отдыхай. А меня трое суток не касайся, даже одним глазом не смей на меня посмотреть.
Пообещал Пихта. Пошел в другой полог и лег отдыхать. День прошел, не терпится Пихте. «Как, – думает, – жена там моя, Зара? Может, ей помочь надо, принести что-нибудь?» Хотел было пойти к ней, да вспомнил о своем обещании. Второй день проходит.
Еще больше – заскучал Пихта. Хоть одним глазком хочет на жену свою посмотреть.
Настала третья ночь. Совсем Пихте невтерпеж.
– Да что же это такое! – крикнул он в сердцах. – Выходит, я даже на свою собственную жену взглянуть не могу?
И отправился он к Заре.
Открыл полог, глянул и аж окаменел. Сидит Зара в пологе, над тазом с водой склонилась и шепчет что-то, а на голове у нее рожки торчат. Испугался Пихта и вскрикнул, а она как вскочит:
– Что ты наделал?! Ну зачем ты не сдержал свое слово? Дождался бы утра, и жили бы мы с тобой припеваючи много лет. А теперь не жена я тебе. Колдовского заклятия смыть не могу.
Остается тебе сын наш Бэнг. Да только смотри береги его. Пройдет время, и станет он знаменитым цыганом. Таким знаменитым, что люди песни о нем сложат. А с тобой быть мне не судьба.
Да хотя бы и двадцать рогов па голове жены увидал Пихта, все равно бы от нее не отступился.
– Зара, жена моя дорогая, не уходи, не боюсь я колдовского заклятия, не пугают меня рога на твоей голове. Будем жить с тобой, как жили раньше.
– Нет, Пихта, нет, от судьбы не уйдешь! Вышла Зара из шатра и пошла в лес, а Пихта не отстает, бежит за ней следом и кричит:
– Не уходи, Зара, постой!
– Ax, Пихта, если бы ты трое суток не заходил в шатер, все было бы по-другому.
А лес все гуще и гуще. Вдруг останавливается Зара и оборачивается:
– Слушай, Пихта, мое последнее слово. Иди обратно в шатер, бери сына и отправляйся к своей старой жене Рубине. Пусть она поможет вырастить Бэнга.
Сказала так Зара и сгинула, словно и вовсе не было ее. Долго метался Пихта по лесу, кричал, звал жену свою, да только эхо одно откликалось ему. Утром, выбившись из сил, Пихта вернулся в табор. А вернувшись, запряг коня, нагрузил телегу скарбом, взял маленького Бэнга и поехал в родные места, к Рубине.
Обрадовалась Рубина его возвращению. А так как своих детей у нее не было, то привязалась она к Бэнгу, как к родному сыну. Только имени этого она слышать не могла и повезла ребенка в церковь крестить, где дали ему имя Вайда. Рос мальчик красивым, смышленым и здоровым. Когда ему исполнилось два года, со всей округи стали съезжаться цыгане посмотреть на такого красавца. А когда Рубина появлялась на ярмарках и Вайда-Бэнг, по-цыганскому обычаю, сидел у нее за спиной, собирались толпы зевак посмотреть на удивительно красивого цыганенка.
Год от года прибавлял Вайда в силе и в красоте. С детских лет приучил Пихта сына к лошадям, и все цыгане удивлялись, что даже самые дикие лошади слушались цыганенка.
Наконец исполнилось мальчику восемнадцать лет. Как-то раз подъезжает отец Вайды к большому цыганскому табору. Сделал шатер, а когда начало смеркаться, пошел к костру, где собрались старики-цыгане. Подсел в кружок и стал прислушиваться к общему разговору.
Говорили о лошадях. П вот вступил один старый цыган.
– Знаю я, – говорит, – про одну лошадь. Таких лошадей в мире не отыщешь. Никто еще на земле на эту лошадь не садился. Даже близко она человека не подпускает.
Зашумели цыгане, заговорили разом.
– Да где ж такая лошадь?
– Как так?
– Где достать ее, лошадь эту?
– А никак не достать, – ответил старый цыган, – за деньги ее не купить, а украсть – нет такого счастливого человека.
Снова заволновались, зашумели цыгане.
– Быть того не может, чтобы нельзя было украсть.
– А вот и говорю вам, что в жизни никому не украсть эту лошадь. Но есть такой слух, что живет па свете какой-то цыган, у которого сын есть по имени Бэнг. Так вот, этот Бэнг – единственный, кто может украсть эту лошадь.
Поднялся Пихта:
– Зачем ты над сыном моим смеешься? Откуда знаешь, что ему эта лошадь предназначена? Почему думаешь, что он сможет ее украсть? Ведь мой сын за свою жизнь даже корки хлеба не украл.
– А разве Бэнг это твой сын?
– Мой!
– Позови его сюда.
Позвал Пихта сына и говорит:
– Слушай, сынок, этот старик говорит, что ты можешь украсть какую-то диковинную лошадь и что никто, кроме тебя, этого сделать не сумеет.
– А где эта лошадь? – удивился Бэнг.
– На царской конюшне, – сказал старик. – Уже три года не могут найти этой лошади седока. Только ты один с ней справишься.
Не поверили цыгане, засмеялись, мол, как же так, взрослые не могут на лошади усидеть, а какой-то мальчишка придет, укротит, да еще и украдет ее. И лошадь-то из царской конюшни!
Там, почитай, одних слуг тысячи.
Запали в сердце Бэнга слова старика, неспокойно на душе у него стало.
– Отец, – говорит он, – отправишь меня – я поеду, а не отправишь – все равно убегу!
Да разве мог Пихта сына на такое дело отпустить? Сам только раз в жизни попытался своровать и то попался. А тут сын единственный, кровь родная.
Стал Пихта на сына кричать, плакать стал, уговаривать его, мол, ни за что не отпущу тебя, да разве его удержишь?
– Только дай мне, отец, своего серого коня и седло дай черкесское, золотом обитое, да уздечку дай серебряную, да рубашку дай парчовую, да сапоги дай сафьяновые.
Видит Пихта, что сына не удержать, согласился, сделал все, как Бэнг просил. И отправился Вайда-Бэнг к царскому дворцу.
Долго ли, коротко ли, подъехал он к царскому дворцу. А на балконе сидят две царские дочери – Милана да Белана. Заметили они красавца-цыгана, и загорелись у них щеки пунцовым огнем. Бросились они к отцу своему, царю-батюшке:
– Папенька, родненький, глянь, какой красавец едет на лошади! Мы такого отродясь не видывали.
Как бы узнать, откуда он приехал да зачем к нам пожаловал?
– Задержи его, папенька, позови сюда.
Любил царь дочерей своих и приказал слугам задержать цыгана и привести его во дворец. Привели красавца к царю, тот его и спрашивает:
– Откуда ты приехал, молодец, какого купца-барина сын? Как звать-величать тебя? Отвечает цыган:
– Не купца-барина сын я, а простого человека, рода цыганского, и зовут меня кто Вайдой, а кто Бэнгом.
– Не думал я, что ты из простого племени цыганского. Уж больно вид у тебя как у барина. Ну да ладно. А звать я тебя буду Вайдой, мне это имя больше нравится.
И вот в честь Вайды устроил царь бал. Пригласил знаменитых гостей: королей заморских, князей с женами да с дочерьми. Пусть полюбуются, какой в его королевстве красавец-цыган живет. Когда гости стали рассаживаться, то дочери царские – Милана да Белана – чуть не передрались между собой, кому рядом с Вайдушкой сидеть.
И чтобы никому обидно не было, посадили Вайду посередке между ними. А когда бал начался, то и вовсе скандал получился: какой женщине не захочется с таким красавцем потанцевать? И той хочется, и другой. Не рвать же цыгана па кусочки. Кончился бал, пир начался. Стали гости между собой разговоры вести. И так случилось, что о лошадях речь пошла. Ведь и среди царского рода любителей лошадей есть. А Вайде как будто того и нужно.
– Слушайте, – говорит он, – ваше царское величество, дошло до меня, что держите вы на своей конюшне коня диковинного, что лучше этого коня в целом свете не сыщешь, что три года не можете вы наши седока, который бы на нем минуту усидел. А что, если мне попробовать?
Тут гости подхватили наперебой:
– Прикажите, ваше царское величество! Ведь всем известно, что цыгане с лошадьми обращаться умеют, что ездоки и седоки они знаменитые.
– А что, если дать попробовать этому цыгану на коня сесть диковинного? Пусть попытает счастья. А нам потеха великая будет.
А тут и дочери царские вступились за цыгана. Им и хочется красавца на коне посмотреть, и боязно за него, а вдруг что случится, может, упадет, расшибется насмерть. Но все-таки любопытство пересилило. Так или иначе, разрешил царь вывести для Вайды коня. Вышли все гости во двор, расположились, ждут, что дальше будет.
Подошел Вайда к коню, а царь кричит ему вслед:
– Только смотри, цыган, по двору катайся, а за ворота не смей! Знаю я вас!
А у Вайды сердце замирает.
Ведь известно, что цыганский характер буйный, необузданный, приедет домой да скажет, что на царской лошади катался, – разговору на сто лет вперед хватит. Ну да ладно!
Перед тем как сесть па копя, велел Вайда положить на пего свое седло, золотом обитое, да уздечку накинуть отцовскую, серебряную да кнут взял в руки цыганский, черемуховый. Только тогда он и вскочил па копя. А как вскочил да пустил коня по двору один раз, второй раз, а на третий – махнул кнутом да поскакал прочь со двора.
Тут все гости сразу в одни голос закричали:
– Ай-ай-ай! Цыган коня украл!
Да разве от царя так просто убежишь? Ведь это не из деревенской конюшни коня увести. Кинулись навстречу Вайде тысячи слуг, перегородили дорогу, стащили Вайду с седла, руки назад закрутили да к царю привели.
«Эх, – думает Вайда, – обманул меня старик, на беду свою поверил я ему, не суждено мне этого коня украсть».
Нахмурил царь брови, а Милана с Беланой на колени перед ним бухнулись:
– Папенька, миленький, пощади Вайдушку. Ведь ты три года не мог своему коню седока подыскать, а сел он – и будто для него конь этот растился. Не губи ты его. А подари-ка ты ему лучше коня диковинного, прояви милость царскую.
Что делать царю? Серчай по серчай, а гости смотрят, как он поведет себя. Отрубишь цыгану голову, скажут, что, мол, жестокий да несправедливый да дочерей своих не любит, с другой стороны, с конем больно жалко расставаться.
– Эх, была не была! Бери, Вайда, этого коня, всё равно на нем ездить некому!
– Бери, Вайда, бери, – захлопали в ладоши Милана с Беланой, – это подарок наш. Но смотри не забывай нас, хоть изредка проведывай. Нам с тобой и часок посидеть приятно.
Полюбили царские дочери цыгана, да заикнуться о том батюшке своему не смеют. Где это видано, чтобы царским дочерям да за простого цыгана замуж идти?
Оформили на коня царский указ, записали лошадиную родословную, чтобы никто этого коня у цыгана не отобрал, и отпустили подобру-поздорову.
Пристегнул Вайда к своему царскому коню отцовского серого, а сам думает: «А ведь уведут у меня диковинного коня, не посмотрят на царские документы, из зависти уведут. Дай-ка я его перекрашу!» Как подумал, так и сделал. И стал диковинный конь по виду похожим на клячу дохлую. Поехал Вайда на базар, продал отцовского серого и поехал к себе домой.
Уже полдороги проехал он, как повстречался ему цыганский табор. У самой реки, на лужайке, шатры стоят. Подъезжает Вайда к самому богатому шатру, видит: старуха-цыганка сидит возле него. Решил Вайда не открываться, что он – цыган.
– Здравствуйте, – сказал Вайда.
– Здравствуй, молодец, – ответила ему старуха, – здравствуй, большой барин. Вижу, хочешь судьбу испытать. Эй, Ружа, иди сюда. Барин большой приехал, погадать хочет.
Приоткинулся полог шатра, и вышла Ружа. Как увидел Вайда ее, чуть с седла не слетел. Такой красавицы он в жизни не встречал. Стала Ружа ему гадать, деньги с него брать. Сколько ни просит – он дает. Заходит Ружа в шатер к брату и говорит:
– Братец мой, богатый барин попался, сколько денег ни прошу – не торгуется, сразу дает. А брат ей отвечает:
– Слушай, Ружа, не бери ты с него много денег, а возьми для меня его рубаху парчовую, уж больно хороша она. Больно уж хочется мне в ней походить, покрасоваться.
Снова стала гадать Ружа, а когда Вайда начал ей деньги давать, принялась она просить его:
– Не надо мне денег твоих, большой барин, подари мне лучше рубаху свою парчовую для брата. Молчит Вайда да знай себе деньги кладет. Снова прибежала Ружа к брату, а тот на своем стоит:
– Не бери денег, сестрица, как хочешь, а рубаху парчовую с него возьми.
Только села Ружа в третий раз гадать Вайде, как тот говорит ей по-цыгански:
– Не гадать я к тебе приехал, Ружа-красавица, а, узнав о красоте твоей, приехал свататься.
– Не отдаст меня тебе брат мой. Уже много цыган приезжало, да все без толку. Видно, судьба моя век одной вековать.
– Ты не печалься, Ружица, скажи только: любишь меня пли нет?
Ничего не сказала Ружа, только лицо у нее раскраснелось да глаза разгорелись.
– Согласна ли ты бежать со мной?
– Что ты, Вайдушка, не уйти нам от брата, снарядит он погоню и убьет и тебя и меня. Есть у моего брата конь один – еще никто этого коня перескакать не мог. И нам от него не уехать.
– А какой масти конь?
– Вороной. Брат мой на нем в город на бега выезжает, на бегах скачет. Многие люди там собираются: богачи из богачей с рысаками заморскими. Но никто еще не смог моего брата обскакать.
– Слушай, Ружа, что я скажу тебе, я сейчас пойду к твоему брату и вызову его на поединок. Если он победит меня, то я его коня откуплю, хоть десять цен он за него запросит, но если мой конь первым придет, то ты встань у круга, а я тебя на седло схвачу и увезу.
Согласилась Ружа. Полюбила она Вайду всем сердцем своим и готова была с ним ехать хоть на край света.
Одно только тревожило ее душу: боялась она, как бы брат не отомстил Вайде за нее. Пошла Ружа к брату, позвала его:
– Иди, братец, барин сам тебя кличет, дело у него к тебе, говорит.
Вышел брат к Вайде:
– Здравствуй, гость наш, что хотел ты? – Прослышал я, что богатые лошади есть у вас, богатые да знаменитые.
– Есть у меня лошадки, верно люди говорят.
– А не продашь ли ты мне какую-нибудь? Но только такую, чтобы смог я на ней все призы на скачках забрать…
– Можно и такую, – сказал брат Ружи и вывел красивую гнедую лошадь. – Смотри какая красавица!
– Нет, друг дорогой, – покачал головой Вайда. – Таких кляч мне не надобно.
– Хорошо, возьми тогда другую, – недовольно поморщился брат и вывел серую лошадь. Какая это была лошадь!
Не лошадь, а загляденье: стройная, грива до колен, волнами спадает, не бежит, а летит над землей.
– Слушай, приятель, ты, я вижу, обмануть меня собрался, – не на шутку рассердился Вайда. – Таких лошадей ты беднякам предлагай, а мне выводи дорогую, чтобы под стать была.
– Дорогую, говоришь, – усмехнулся брат. – Что ж, есть у меня такая лошадь, да только не хватит у тебя денег, чтобы купить ее.
– Такую мне и пригони.
Выводит брат Ружи вороного коня. Как ударит этот конь копытом – искры летят, как заржет – деревья клонятся.
– Хорош конь, – сказал Вайда.
– Назначай цену, покупаю!
Тут брат Ружи назначил такую цену, за которую можно было целый табун таких лошадей купить. Тогда Вайда ему и говорит:
– Ты думаешь, что я не знаю цену лошадям?! Твоя лошадь стоит в десять раз меньше той цены, которую ты за нее назначил. Но я куплю ее, хотя с одним условием, Мы сейчас выедем с тобой на круг, и если твоя лошадь мою перескачет, то я заплачу тебе твою цену, но если моя лошадь убежит от твоей – то такую лошадь мне и Христа ради не надо.
– А ты покажи мне свою лошадку, – попросил брат Ружи, и когда Вайда вывел своего коня, цыган аж со смеху упал и по земле стал кататься: за всю свою жизнь он такого урода не видывал.
Шерсть на коне слиплась, цвет не поймешь какой, одно только и было у коня, что стройный, а так – кляча клячей.
– Тебе ли с таким конем со мной состязаться? Да я тебя три раза перескачу!
Так и порешили. Выехали они на круг. Махнула Ружа платком, и рванулись кони вперед. Пока брат один круг объезжал, Вайда уже три раза по кругу проехал, а четвертый раз не стал, подскочил к Руже, бросил ее в седло и крикнул по-цыгански:
– Приезжай ко мне за парчовой рубахой, для шурина своего ничего не пожалею!
А брат кричит вдогонку:
– Что ж ты, как волк овцу, схватил и уехал… Эй, люди! Скачите в погоню…
Но недолго длилась погоня, потому что поняли цыгане: не догнать им диковинного коня. Так и вернулись они ни с чем.
А Вайда приехал домой на царском скакуне и привез жену-красавицу. И долго после этого о нем слава шла среди цыган. Прожил Вайда-Бэнг с женой своей Ружей счастливую удивительную жизнь, но об этом сложили цыгане другие сказки и песни.
По мнению журналиста в решение проблемы должен принять участие губернатор области Олег Богомолов , выехать на место пообщаться с жителями и принять срочные меры.
Не гони лошадей
Перед тем как идти воровать коня, цыган возносит руки к небу и кричит: «Господи, благослови!» При успешном завершении дела он вновь кричит: «Благодарю тебя, Господи, слава тебе!» При этом ромалы ссылаются на старинное поверье: Бог разрешил им воровать, потому что, когда распинали Христа, цыган украл один гвоздь. Лошадь остаётся для цыгана вожделенной с тех далёких времён, когда считалось, что украсть сивку-бурку — святое дело. Однако, после того как появилось множество частных предприятий по переработке мяса, цыгане банально сдают ворованных «священных животных» именно туда. Кража лошадей вообще в последнее время становится весьма доходным криминальным бизнесом.
В России и впрямь оживился этот дикий старый промысел. Только за последний месяц правоохранительные органы раскрыли два громких дела, так или иначе связанных с конокрадством. В Самаре за двойное убийство осудили цыган, зарубивших скупщика лошадей и его жену. В Новосибирской области угонщики из-за трёх жеребцов зарезали сторожа конюшни СХП «Мильтюшихинское» и его малолетнего внука.
Не секрет, что во многие сорта колбасы добавляется конское мясо. А некоторые сорта чуть ли не наполовину состоят из конины. К примеру, сервелат или колбаса «Деликатесная». Не говоря уже о так называемой халяльной колбасе, которую дозволено есть мусульманам и которая пользуется традиционным спросом в регионах Поволжья, на Кавказе и в Средней Азии. И ещё один «не секрет»: при всех потребностях колбасного дела в лошадях мясное коневодство в стране как таковое отсутствует. На колбасу идёт всё подряд: от полуживых крестьянских кляч до владимирских тяжеловозов. При остром дефиците росинантов мясники не особо интересуются самочувствием коня при жизни и его происхождением. Даже если лошадь благородных кровей, её тоже с удовольствием примут на колбасу.
Нет смысла перечислять громкие степные угоны отдельных скакунов и целых табунов. Челябинская, Оренбургская, Иркутская области, Башкирия, Тува охвачены лихорадкой конокрадства. Умельцы умудряются воровать лошадей даже у монгольских пограничников. Так что неудивительно, что во многих российских регионах при УВД созданы специальные отделы по борьбе с конокрадами — настолько остро стоит проблема. Более того, казалось бы, давно ушедшие в прошлое страсти уже вышли за пределы сёл. Как показывают последние события, жертвами охотников за лошадьми всё чаще становятся городские породистые рысаки, гордость племенного коневодства.
Украденный конь обречён стать мясом
Знаменитые Новотомниковские конюшни — завод, созданный графом Воронцовым-Дашковым, — в одночасье едва не превратились в захолустную конеферму. Конокрады, приставив нож к горлу сторожа, увели золотой фонд завода, пять племенных жеребцов: Геркулеса, Папируса, Сегмента, Опричника и Синапа. Каждый из этих орловских рысаков оценивался по меньшей мере в $50 тысяч.
Воры гнали жеребцов без отдыха из-под Тамбова в Липецк. Лошади одолели за сутки около 300 километров. У самого города силы у золотых коней иссякли. Первым пал Сегмент — его нашли на просёлочной дороге с перерезанным горлом. Вслед за ним погиб Опричник: от усталости у него разорвало аорту. А самый именитый из орловских жеребцов — Геркулес, загнанный до смерти, ещё месяц издыхал в лазарете рязанского института коневодства. Правоохранительным органам было известно, что лошадей увели цыгане, но злоумышленников так и не нашли.
В Петербурге из конюшни в Лигове-Старопанове этим летом были украдены два орловских рысака. В Череповце из конюшни детско-юношеской спортивной школы пропал племенной конь по имени Гейзер. Похитителям удалось вывести лошадь из конюшни бесшумно. По словам директора школы Игоря Смирнова, цена тракененской породы, к которой и принадлежал Гейзер, на рынке колеблется от $8 тыс. до $10 тысяч. В школе же главное назначение украденного жеребца заключалось в производстве элитного потомства.
Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой…
С Нижегородского ипподрома едва не умыкнули кобылу русской рысистой породы. Она находилась на тренировочной проверке и соблазнила своими статями местного цыгана-конокрада. Тот нанял грузовик, подогнал его к конюшне. Администрации ипподрома находчивый цыган предъявил самодельную бумажку с печатью, свидетельствующую, что он действует от имени Московского конезавода, который якобы заплатил за кобылку 25 тыс. рублей. Цена на «документе» показалась смехотворно низкой, и только поэтому вор был задержан.
Тут есть одна тонкость: украденный конь, во сколько бы ни оценивался он специалистами, обречён стать мясом. Он в принципе не сможет прославить нового владельца на беговой дорожке. Чистопородным лошадям положен паспорт. Для того чтобы его получить, в Институт коневодства отправляют пробирку с кровью жеребёнка и данные о родителях, где их сличают. Эта сложная процедура необходима для того, чтобы предотвратить махинации с фальшивыми метриками. Подделать родословную ворованного коня практически нереально, а без неё лошадь можно продать только в виде тушки на рынок.
Воров линчуют без суда и следствия
Судьба уличённых воров не менее печальна. Дело даже не в тюремных сроках, они-то как раз вполне щадящие. Но у народа свой счёт и своя память. В патриархальные времена на линчевание конокрадов власти смотрели сквозь пальцы. Крестьяне вполне могли посадить вора на кол или разорвать с помощью лошадей же на части, не опасаясь серьёзных последствий со стороны урядника. Схожая ситуация наблюдается и сегодня. Недавно на горном пастбище у деревни Арбаты в Хакасии произошла стычка между конокрадами из Тувы и местными жителями. В пылу погони один из угонщиков был застрелен. Задержанный мститель в своё оправдание заявил, что уже несколько лет тувинские соседи не дают покоя жителям деревни — увели несколько десятков лошадей. За каждого коня у себя на родине угонщики получают как минимум 20 тыс. рублей. Односельчане горой встали на защиту «снайпера». В прокуратуру Хакасии они направили письмо с просьбой оставить его на свободе. Письмо подписали 126 человек.
Ещё более страшной расправе подверглась в прошлом году группа охотников за лошадьми в Иркутской области. Вблизи посёлка Алыгджер, в горах были обнаружены пять трупов с огнестрельными ранениями. Все погибшие были молодыми парнями, в возрасте от 17 до 25 лет. Таким способом местные жители отомстили им за угон жеребцов.
На краже росинантов строят особняки
Почти во всех громких случаях кражи лошадей прослеживается цыганский след. В душе цыганской, в крови лихого конокрада осталась память старого моша, деда. Однако если перефразировать слова из фильма «Табор уходит в небо»: «. не тот цыган нынче пошёл — коней на золото меняет», можно сказать: не тот цыган нынче пошёл — жеребцов на мясо сдаёт. Корреспондент «Версии» побеседовал с жительницей Аткарска, где традиционно сильна цыганская диаспора. Семья Марины Балабановой также стала жертвой конокрадов.
«Цыгане воруют только у русских семей, у своих не воруют, — рассказывает Марина. — И как только увели лошадь, тут же, ночью, пускают «на махан», то есть режут на мясо. Цыгане достаточно богатая прослойка, и лошади им как гужевой транспорт не нужны, воруют только для бизнеса. Торговцы на мясном рынке принимают у цыган туши, лошади идут по чужим справкам как свинина или говядина, ведь только знающий человек может распознать конину.
У нас в стойле Орлик стоял — молодой конь, два года от роду. Зашёл цыган как будто бы свинью купить. Свинью не купил, но на следующую ночь конюшню взломали. Похоже, плохой конокрад попался, ведь цыгане уводят коней, не взламывая замка — в этом особый шик. Мы, правда, подстраховались: после прихода незваного гостя выпустили на ночь во двор двух овчарок. Они-то и уберегли коня, даже штаны на заборе остались. Но потом мы поняли, что нас в покое не оставят, и решили Орлика продать.
Иногда цыгане за украденного коня честно платят — удаль удалью, а лишней злобы на себя навлекать не хотят. Бароны судят такие дела: увёл коня, молодец! Значит, дорос, чтобы невесту умыкнуть. Доказал. Но деньги-то надо отдать! У каждого конокрада есть свои хитрости: как прокрасться в стойло, как увести лошадь, чтоб не заржала и не взбрыкнула. Это деньги, большие деньги. На воровстве лошадей особняки возводят».
Настоящий цыган сумеет засунуть лошадь в «Жигули»
Надо отметить, что профессиональные приёмы конокрадов совершенствуются год от года. Бесшумно выкрасть лошадь — это лишь полдела. Хотя и для этого используются особые методы: например, на копыта жертвы надевают мягкие ботинки.
А вот чтобы увезти животное подальше от хозяев, воры применяют поистине варварский метод: плоскогубцами зажимают язык животного и так затаскивают его в машину. Невероятно, но факт: на заднем сиденье «жигулёнка» легко умещается даже взрослый конь. Среди милиционеров ходит байка, как один цыган таким вот способом поместил в машину лошадь, а чтобы по пути её не приметили, повязал на голову сивке-бурке платок. И на одном посту ДПС кобылку действительно чуть было не приняли за пассажирку, да вовремя спохватились.
Иногда лошадей привязывают за язык к бамперу автомобиля, чтобы не ржали и не рыпались, и так направляют пешим ходом на бойню. А один воровской тандем в Чувашии вообще действовал потрясающе! Мужички уводили коней прямо из конюшен, да ещё запряжёнными в непритязательные сани, как у обычных крестьян-путников: благо специальной ГИБДД для такого транспорта нет. Однажды таким образом воры без препон проделали путь из Чувашии до райцентра Спасск Нижегородской области.
Порой, как заправские автоугонщики, конокрады предлагают хозяевам вернуть коней за вознаграждение.
Кстати, в Казахстане, где воровство лошадей приняло масштабы национального бедствия, богатые коневоды устанавливают радиодатчики в прямом смысле и в хвост, и в гриву своих скакунов. Радиус действия — около 20 километров. За границей такие датчики цепляют птицам, чтобы в лесах не потерялись. А на Украине даже создан специальный интернет-сайт «Розыск пропавших лошадей».
Литература XIX века
 | (1831–1895)
Родился в сельце Горохово Орловского уезда Орловской губернии. Получил семинарское воспитание, учился в орловской гимназии, служил сначала писцом в Орловской палате уголовного суда, затем в Киевской казенной палате. В 1861 г. переехал в Петербург, начал печатать путевые заметки, очерки. После романа «Некуда» (1864) порывает с радикальной интеллигенцией. Лучшие произведения тех лет: рассказы «Леди Макбет Мценского уезда» (1865), «Воительница» (1866), хроника «Захудалый род» (1874). Первый успех у публики завоевали хроника «Соборяне» (1872), рассказ «Запечатленный Ангел» (1872) и повесть «Очарованный странник» (1873). Серия «Повесть о богоугодном дровоколе» (1886), «Скоморох Памфалон» (1887), «Зенон-златокузнец» (1890) была написана на религиозную тему. Лесков был блестящим стилизатором. «Левша» (1881), «Тупейный художник» (1883) являются характерными образцами сказовой манеры. Очарованный странник. Часть 2— И что же вы изволите полагать? Все точно так и вышло, как мне — Как Агашимолова татарва пригонили со мной на становище, так и гайда — Дорожа последовательностью в развитии заинтересовавшей нас истории — После того как татары от наших мисанеров избавились, опять прошел без — Взявши я паспорт, пошел без всякого о: себе намерения, и пришел на Мы, разумеется, подговорились, чтобы Иван Северьяныч довершил свою — Первым делом, как я за дверь вылетел, сейчас же руку за пазуху и  |